Ночная битва [Сборник] - Страница 163

К оглавлению

163

Было бы ужасно, если бы…

Тьфу! Чего ради ему заикаться? Речь была слишком важна. Ему сотни раз приходилось выступать, зажигать народ мощью своих слов. Важнейшим пунктом было, конечно, упоминание о России и бесславной весенней кампании. Геббельс нашел прекрасное оправдание… к тому же правдивое.

— Это правда, — вслух произнес Гитлер.

Конечно, правда. И вполне убедительная. После русского вопроса нужно перейти к делу Гесса, а затем…

Но вопрос о России — пункт номер один. В этом месте нужно будет атаковать микрофон изо всех сил. Он мысленно прорепетировал. Пауза, затем тоном обычной дружеской беседы: «Могу, наконец, раскрыть вам правду о нашей кампании в России и объяснить, почему она является стратегическим триумфом немецкой армии…»

И он докажет это!

Только нельзя ни на минуту забывать, какое важное значение имеет эта речь, особенно ее ключевое место. Помнить. Помнить. Сделать это точно так же, как минуту назад, как при репетиции. Ибо если не удастся…

Нет такого слова.

Но если бы все-таки не удалось…

Нет. Даже если…

Но ведь все получится. Должно получиться. Всегда получалось. Ситуация критическая. Ну, может, не до конца, но люди — так ему казалось — уже не всем сердцем за своего Вождя. Что может случиться с ним? Он окажется не в состоянии произнести речь? Тогда выступление будет отложено, и Геббельс как-нибудь объяснит все это. Так что это не так уж и важно.

Нет, нельзя так думать.

Впрочем, наоборот, надо думать об этом. Еще одна репетиция. Доверительная пауза, затем: «Могу, наконец, раскрыть вам…»

Все, пора.

Во всей Германии люди у приемников ждали выступления фюрера. Адольф Гитлер встал перед микрофонами, он больше не беспокоился. На втором плане своих мыслей он разместил усилием воли запись, которая раз за разом подсказывала ему: «Россия. Россия. Россия».

Речь была хороша, такая, какой и ждали от Гитлера.

«Пора!» — подсказала память.

Гитлер умолк, глубоко вздохнул, вздернул голову и посмотрел на тысячи лиц под балконом. Он думал не о них, а о паузе и следующей фразе. Пауза затягивалась.

«Очень важно! Помнить! Все должно получиться».

Адольф Гитлер открыл рот, и слова полились. Но не совсем те.

Десять секунд спустя у Адольфа Гитлера отключили микрофон.

Это не Гитлер обращался к миру несколько часов спустя. Геббельс сделал запись, в которой — о диво — ни словом не упоминались ни Россия, ни другие важные вопросы, совсем недавно решенные с такой ловкостью. Фюрер был просто не в состоянии высказаться по этим темам. И не из-за волнения. Каждый раз, подходя к ключевому моменту речи, он зеленел, стискивал зубы и говорил совершенно другое. Он не мог пробиться сквозь семантическую блокаду и чем больше пробовал, тем меньше это ему удавалось. Наконец Геббельс понял, в чем дело, и прервал передачу.

В мир пошла кастрированная версия, и начались ожесточенные диспуты о том, почему Гитлер отклонился от разработанной темы. Ведь он собирался говорить о России, так почему же…

Ответ знали лишь немногие. Но теперь его узнают все. Кстати, большинство немцев уже знали его, сами не подозревая об этом. Ходили сплетни, самолеты бросали листовки, люди шептались по углам, и долго еще будут помнить некую строфу, легко запоминающуюся по-немецки, которую можно повторять бесконечно.

Да, да. Может, именно этот экземпляр книги попадет в Англию, может, пилот КВС сбросит его возле Берлина или хотя бы Парижа! И весть разнесется — ведь многие жители континента читают по-английски.

Люди начнут говорить.

Поначалу они не захотят в это верить, но потом вспомнят военную считалочку. В один прекрасный день история эта дойдет до Берлина или до Бертехсгадена. Она дойдет до человека с маленькими усиками и громким голосом.

А потом… Может, пройдут дни, а может, недели, это не имеет значения… Геббельс войдет в салон и увидит Адольфа Гитлера, который будет маршировать на месте и выкрикивать:

«ЛЕВОЙ!

ЛЕВОЙ!

ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером

ЛЕВАков не ПЕРЕносит

ХОТЯ держит нос НАЛЕво…»



Рассвет
(пер. с англ. Н. Гузнинова)



К востоку от Голливуда, в горах Анджелес-Форест, жил исключительно мерзкий отшельник, который действовал Хейсу Каллистеру на нервы не хуже сломанного зуба. Каллистер раз за разом задевал за этот зуб языком — позвольте еще раз воспользоваться той же метафорой — и тем не менее продолжал смотреть в бинокль на другую сторону долины, где находилась пещера, занятая отшельником.

Каллистеру частенько хотелось убить этого человека.

Сейчас он стоял в дверях своего дома и смотрел в бинокль под яркое утреннее солнце. Да, отшельник был тут как тут и завтракал. Объектом приложения сил служил ему гигантский мосол, который этот мерзкий субъект жадно обгрызал. Сидя на корточках под лучами солнца, он самозабвенно работал челюстями в атмосфере какого-то жуткого атавизма, растрепанный, драный и несказанно омерзительный.

Вдруг отшельник повернулся и посмотрел на долину, заинтересовавшись блеском стекол бинокля. Симпатичное лицо Каллистера исказила гримаса. Он убрался в дом и, прихлебывая кофе, стал думать о более приятных вещах, но озверелое лицо отшельника по-прежнему стояло у него перед глазами.

Это была единственная фальшивая нота в устоявшейся жизни биолога. Фетишем Хейса Каллистера была мысль о том, что он человек высокоцивилизованный. Его дом, спроектированный лично им и построенный в пятнадцати километрах от ближайшего поселка, представлялся ему тепло поблескивающей драгоценностью.

163